Игорь Васильев, г. Севастополь.
По материалам
журнала «Фарватер»
http://fairway.net.ua/
публикуется с разрешения автора
Как жалко, что нет у нас красного вяза
И белого кедра у нас не растет.
А так бы каноэ построил я сразу
Весло взял из тиса и лук – и вперед!
И кожи бизоньей никак не набраться,
Чтоб новый и теплый построить вигвам.
Куда ирокезам несчастным податься?
Быть трудно в России индейцами нам!
Дмитрий Коржов.
Для постройки каноэ, как правило, достаточно коры одной березы, после чего у вас остается весьма практичная вещица, способная держаться на воде, как кусок пробки.
Льюис Генри Морган.
Тормоз прогресса.
Лет в двенадцать я получил на день рождения книгу Ди Брауна «Схороните мое сердце у Вундед-Ни». Советскому школьнику, и так не питающему особой любви к Соединенным Штатам, достаточно было прочесть несколько глав, чтобы окончательно проникнуться ненавистью к наглой орде пришельцев, заполонивших вновь открытый континент. Как сказал один из индейских вождей: «Мы жили весьма недурственно, пока черти не занесли сюда этого вашего Колумба».
Это в кино благородный Винету Гойко Митича мочил бледнолицых налево-направо, а в действительности бывшие хозяева континента загнаны в резервации и пьют горькую на всем огромном пространстве от Аляски до Огненной Земли. Кое-кто, правда, сопротивляется. Скво еще расшивают бисером мокасины, а старики вырубают из кедровых поленьев нечто по мотивам племенных тотемов – в основном, конечно, для туристов. Еще, оказывается, немало желающих водрузить у себя дома двухметровую лупоглазую помесь орлана с лососем. Но редкий краснокожий собирается с духом построить знаменитый берестяной челнок – каноэ. Хотя, это культовая вещь, которая наряду с вигвамом, томагавком и сушеными мухоморами составляет джентльменский набор представлений белых об индейцах.
В этом как раз ничего удивительного нет. Несмотря не кажущуюся простоту и даже примитивность, берестяное каноэ – довольно хитроумное изделие, которое далеко не всегда сразу получается так, как надо. Не совсем верно представление, что у индейцев бытовало сплошное натуральное хозяйство и каждый юноша, едва научившись курить, делал себе лук, стрелы и лодку. Мастера-строители каноэ занимали в племени высокое положение, хотя, конечно, и пониже шаманов. Вообще, это была целая индустрия, работавшая в том числе и на экспорт – жители лесного Северо-востока продавали их по хорошей цене в те места, где березы не растут. Потом появились и покупатели из-за океана, говорящие на французском языке. А вот англосаксы грубо нарушили монополию индейцев на производство лодок, не заплатив за патент и ломаного рыболовного крючка.
А ведь форма каноэ вполне достойна авторского свидетельства. Сомнительно, конечно, что она была выработана на некоем потлаче, когда старцы в орлиных перьях, затягиваясь сосновой корой из трубки мира, изрекали что-то вроде: «Штевни должны быть загнуты внутрь на ладонь, а борта на полтора пальца». Обводы каноэ – воплощение идеального понимания свойств материала и применяемой технологии. Напрашивается сравнение с храмами острова Кижи, построенными без единого гвоздя отнюдь не из желания удивить мир лаптями, а по причине редкости и запредельной цены этих самых гвоздей. В стройной симметричной форме каноэ нет ни одного резкого слома. При правильно выбранных дозе и угле зрения обнаруживаешь, что набор лодки – замысловатое сочетание луков разных размеров и форм.
Схожа с изготовлением лука и технология - та же заготовка зимой, сушка в коре. Самой сложной деталью каноэ, как ни странно, были штевни. Форма штевней являлась и знаком принадлежности каноэ к определенному племени, и своеобразным клеймом мастера и всегда была одинаковой. Нужным образом искривленных сучьев и корней в окрестных лесах не хватало, учитывая, что мастер за свою жизнь строил не одну сотню лодок, если, конечно, не умирал молодым. Потому штевни изготовлялись клееными, как бы сказали сейчас – ламинированными. В глиняном котелке над углями неделями варилась адская смесь из кожи, рыбьих голов и сердцевины вяза. Тонко расколотые планки, обычно из ясеня или того же вяза, намазывались клеем, набирались в пакет и сушились в форме. После чего еще обматывались по спирали тонкой полоской бересты.
О бересте, кстати. Снимать кору со стоящей березы придумал Генри Лонгфелло в поэме «Песнь о Гайавате». Сами индейцы не догадались, как можно качественно проделать такую работу на высоте минимум пяти-шести метров, поэтому дерево просто валили, справедливо полагая, что без коры оно все равно не жилец, а ствол всегда пригодится в хозяйстве. Хоть на дрова. Далее его стоило как следует вымочить, аккуратно содрать кору, желательно одним куском, и вывернуть наизнанку.
Для постройки требовалось еще некоторое количество тонких еловых корней и смолы, а из инструментов обычно хватало топора, ножа и шила.
Хотя наверняка среди мастеров встречались люди с именами вроде Твердая рука, на глаз каноэ не строили. Каждый мастер имел набор шаблонов в виде реек с зарубками, клиньев и выкроек из бересты или кожи, по которым обрезалась кора в оконечностях лодки. Обрезанную с припуском кору помещали в некое подобие стапеля, напоминающее набор ворот для крокета разной ширины и высоты. Так задавалась седловатость борта.
Поскольку высота борта у каноэ в оконечностях растет довольно резко, концы луков иногда приходилось загибать над небольшим костерком – естественно, до помещения туда будущей обшивки. Сначала кора пришивалась к наружным привальным брусьям, потом убирались складки по бортам. Оконечности пока не заделывались и напоминали разинутые рыбьи рты.
Потом ставились внутренние ветви привального бруса, и лодка начинала наполняться шпангоутами. Перед этим несколькими стежками к обшивке прихватывались стрингера из тонких планок, числом до дюжины, но далеко не все лодки снабжались продольным набором. Тут либо стрингеры и шпангоуты пореже, либо одни шпангоуты, зато часто. Последний вариант оказался в итоге предпочтительней. Потом лодку снимали с прокрустова ложа, переворачивали, и начиналась заделка штевней. Банки имели вид дощечек или оплетенной берестой рамки и крепились к привальному брусу. Готовую лодку смолили сплошь, просто на швах чуть обильнее.
Цветным орнаментом и бусами украшались только большие боевые, они же по праздникам и церемониальные, каноэ. Конечно, затюнинговать могли вообще любую лодку, но, как и сейчас, это требовало определенного количества мехов и не всякому состоятельному индейцу было под силу. В отличие от боевой раскраски на лицах краситель должен быть устойчив и не сходить долгое время. Поэтому сок ягод – морошки, брусники, волчьего лыка – долго уваривался с листьями папоротника с добавлением, в зависимости от рецепта, птичьего помета и крови.
Поскольку на каноэ сравнительно немного деталей, которые можно покрыть резьбой, украшались и лопасти весел.
Описанное французскими путешественниками весло в виде рогатки на длинной ручке, между рогами которой натягивалась береста, встречалось только на «одноразовых» лодках ирокезов. Вырезалось весло из хорошо просушенных и расколотых вдоль плашек ясеня или тиса, которые и поныне считаются лучшим материалом для изготовления весел – не только для каноэ.
Огромным достоинством берестяных каноэ, помимо легкости хода, маневренности, вместительности был необыкновенно малый вес. Какое другое судно способно нести тяжелую кладь в любое место, куда только доходит вода, и одновременно настолько легко, что человек, в свою очередь, может донести его на плечах до другой реки?
Конечно, эскимосский каяк – тоже не чугунная гиря, но в него помещается только сам эскимос, да еще сверху – тюлень, если его предварительно надежно лишили жизни. А вот четырехметровое каноэ весом всего в пуд вмещает двух гребцов и третьего, уставшего, на днище, а все остальное пространство плотно набивается рюкзаками, корзинами, ружьями и добычей. Одноместные челноки длиной около одиннадцати футов весили 8-10 килограммов, и даже большое девятиметровое транспортное каноэ из района Великих Озер, canot du metre, не тянуло больше чем на девяносто килограммов. При этом несло в себе двенадцать гребцов, припасы и меха – всего три с половиной тонны. До пришествия углепластика не удавалось даже приблизиться к этим показателям – каноэ белых, даже если они в точности копировали индейский прототип, неизменно получались много тяжелее.
То, что каноэ придумали лесные индейцы, а не, скажем, лопари из Страны Тысячи озер, где весьма схожие условия, объясняется просто – ну не растут в Лапландии нужного размера березы. И еще одно достоинство каноэ – количество труда, потраченного на строительство его и любой долбленки, просто несравнимо. Разумеется, в пользу каноэ.
Но в итоге каноэ сослужило индейцам плохую службу. Оно идеально подходило для местных условий, было совершенным и не нуждалось в улучшениях. Для зимы у индейцев были лыжи, для остального времени – каноэ. Им не понадобилось колесо и все, что из него потом зародилось. И прогресс оставил их на обочине. Впрочем, настаивать на последнем не буду. Ацтеки изобрели воздушный шар за четыреста лет до братьев Монгольфье, а их духовые ружья били метче европейских аркебуз. Но появился Фернан Кортес и сотня его арбалетчиков – и где теперь их империя?
